Импортный свидетель [Сборник] - Кирилл Павлов

— Я хочу открыть театр, — сказал Симе старик.

Видя, что ничего страшного не произошло, Сима перестала смущаться, оделась и вскоре опять чувствовала себя в своей тарелке.

Старик потом долго еще говорил о театре и даже показал Симе кинопленку, видимо, какого-то западного шоу с раздетыми девочками. И, комментируя необходимость создания такого театра в Москве, незаметно положил ей в сумочку двадцатипятирублевую бумажку, по тем временам сумму, тем более для нищей школьницы, огромную — полумесячную пенсию отца.

23

— А потом? — спросил Джоджон, заинтересованный рассказом, не обратив внимания на то, что на мачте их парохода взвился трехцветный флаг Франции и красный с белым (похожий на польский) — «лоцман на борту», знак того, что судно входит в порт.

— А потом за содержание притона старик пошел по этапу, но я не могу как юрист назвать это притоном. Старик собирал девочек, ничего с ними противозаконного не происходило в этом притоне (всех их осмотрел потом врач), они там танцевали, раздетые, перед такими же стариками и иностранцами. Но Сима брала только советскими деньгами, — продолжал говорить Нестеров, не обращая внимания на то, что пароход стремительно приближался к Марселю.

— А что она говорила матери?

— Не знаю, но что-то говорила, и, видимо, такое, что мать за нее не беспокоилась. Правда, школу она бросила. Ну что в таких случаях говорят? Устроилась на секретную работу, деньги приносила, семье помогала. Что еще спрашивать?

Джоджон крякнул, может быть, он подумал о своих двух дочерях, но ничего не сказал.

— Каким образом Сима попала в колонию?

— Самым прямым.

Когда старик исчез, домой надо было продолжать приносить деньги, и, если бы она сказала, что ее уволили, старик отец надел бы ордена и обязательно поперся бы в это секретное учреждение, чтобы дочь не увольняли. Поэтому ей пришлось крутиться. Одна из девочек, что была с ней в притоне, спросила Симу, знала ли она когда-нибудь мужчин. Услышав в ответ уверенное «нет!», оставила ее в покое, но через несколько дней позвонила и назначила свидание у кафе «Националь».

24

— Подождите, — вдруг прервал Авзуров, показывая на неуемного пассажира, осточертевшего всем своими газетными цитатами. Пассажир подходил к ним и улыбался.

— Хорошо, что я вас нашел, — заявил он, как будто ему была назначена встреча, — вы меня не дослушали и убежали, а ведь я не все еще сказал. — И он решительно сел в шезлонг, уставился на море и начал говорить, нимало не интересуясь Францией, на берег которой через полчаса уже можно будет ступить собственными ногами.

— Что-то дует, — сказал Авзуров. И, перебив на полуслове усатого, надоевшего им обоим, начетчика, друзья встали с шезлонгов, но тотчас же в один из них, тот, в котором сидел Авзуров, сел какой-то курильщик, и начетчик продолжил свою лекцию, даже не заметив, что аудитория изменилась.

25

— Ну, я думаю, что дальше наша история примет более конкретные рамки? — спросил Авзуров. — Вы подробно рассказываете о девочке, которая докатилась до такой жизни, что стала проституткой.

— Валютной, между прочим.

— Да? За это и попала в колонию?

— И да и нет. Да, потому что в самом деле имела дело с валютой и даже получила прозвище Валютная Симка, а нет, потому что имела постоянного поклонника, и из ее показаний явствует, что она собиралась за него замуж.

— Это давно было?

— Да не очень, три года назад ее посадили, год она отбыла в колонии. А почему вы об этом спросили?

— Думал, может, еще действовало законодательство, когда браки с иностранцами были запрещены.

— Да нет. Тут другое. Взяли ее однажды опера и без предисловий предложили стучать на иностранцев. Те-то вон как ее обрабатывали, исподволь, а наши — вдруг. Ну и чем кончилось? Девка замкнулась, стала наглеть, хапала валюту открыто. И кончилось все колонией.

— А чего так быстро вышла?

— Треть срока отсидела, валюту сдала, но поначалу действительно не хотели отпускать, потому что ее Пек-карди, француз итальянского происхождения, писал ей в колонию. Потом он стал ее мужем.

— А где она провела свою жизнь с двадцати лет до тридцати, неужели за десять лет не поумнела?

— Болталась, подрабатывала, сменила тринадцать мест работы, в том числе была барменшей, официанткой, машинисткой… Талантливая, между прочим, эта Сима, знает четыре языка. И красивая.

— Но покажите же, наконец, ее фотографию.

— Вот она — И Нестеров показал Авзурову фото Симы Бершадской.

— Ну а дальше ваш рассказ, вероятно, пойдет о ее муже?

— Да, — сказал Нестеров. — Вы не ошиблись.

— Я ведь «гаишник», — самодовольно сказал Джоджон, поглаживая усы. — А мы, «гаишники», никогда не ошибаемся.

— Это уж точно, — пробурчал Нестеров, — ошибаются всегда водители. Но давайте посмотрим на море, а то все дела и дела, помните Гумилева?

Чайки манят нас в Порт-Саид,Ветер зной из пустыни донес,Остается направо Крит,А налево милый Родос.

— Чудесно, — сказал Джоджон, предпочитавший, однако, строки Лахути, Хайяма, Фирдоуси.

26

— Значит, за границей вы были, — констатировал Джоджон, когда знание гумилевских стихов у Нестерова иссякло.

— Был, — сказал Нестеров, — дважды летал во Францию, теперь вот, в третий раз, плыву.

Джоджон не стал спрашивать, для чего он там был, и Нестеров решил рассказать ему сам.

— Один раз по эпизоду этого же дела; отыскивал Мирского, я уже говорил вам. Но аналогий с сегодняшней поездкой проводить нельзя, поскольку тогда не я его искал, а консульство.

— А теперь?

— Ну как мы с вами сунемся в консульство с поручением, когда она, то есть Сима, бегает от советских представителей? У нас, конечно, будут здесь помощники, но только для того, чтобы указать направление поиска, а все остальное сами.

— А вторая ваша поездка была тоже по службе?

— Ага.

Авзуров не стал задавать вопросов.

— Итак, Симин муж, — после долгой паузы продолжил Нестеров, — он врач, хирург. В Москве, в начале восьмидесятых, консультировал какую-то фирму. После колонии они зарегистрировали свой брак и уехали во Францию.

— И больше в Советском Союзе они не были?

— В том-то вся история, что были.

— Я так и думал.

Нестеров посмотрел на Авзурова… По радио объявили, что можно выходить на берег.

Разговор был тотчас же скомкан и возобновлен только после прохождения таможенных и пограничных формальностей.

Попрощавшись с капитаном теплохода, коллеги вступили на землю Франции.

27

В одном из тщательно охраняемых корпусов южнокорейской тюрьмы для политических заключенных вместо обычных камер — медицинские лаборатории. Многие из «сотрудников» этого заведения могут похвастаться дипломами врачей и биологов, стажировками в известных медицинских центрах США. Однако в этом специальном тюремном корпусе расположена вовсе не больница. По данным одной японской газеты, там уже несколько лет ведутся варварские эксперименты на заключенных с целью разработки и испытания новых методов воздействия на человеческую психику с использованием галлюциногенов.

«…После укола я какое-то время испытывал легкость, удивительную симпатию к окружавшим меня надзирателям и следователям контрразведки, неудержимое желание говорить, — рассказывает выпускник Сеульского института изящных искусств У Чхо Кын, арестованный несколько лет назад по обвинению в принадлежности к молодежной организации борцов против проамериканской диктатуры — Однако после короткого периода эйфории я погрузился в чудовищный мир пугающих галлюцинаций. Казалось, что камера наполнилась отвратительными насекомыми и змеями, меня охватил панический страх, который перешел в мучительную тоску».

По свидетельству У Чхо Кына, другие препараты садистов из тюрьмы вызывают непреодолимую тягу к самоубийству или повторяющиеся до бесконечности кошмары, призванные измотать психику человека и превратить его в послушную игрушку палачей.

28

Это было скромное здание мастерской по ремонту и пошиву одежды. Что находилось в его невероятных подвалах, люди из мастерской не знали. Не знали или забыли об этом и строители, которые рыли котлованы для подвалов.

А была здесь оборудованная по последнему западному слову техники хирургическая лаборатория.

В эту лабораторию поставлял приборы муж Симы Бершадской Антонио Пеккарди.

В СССР, считал он, это делать неопасно. Бездарные стражи порядка, на ходу засыпавшие местные власти не способны были, по его мнению, ни развернуть грамотный сыск, ни вспомнить, какие имеются в наличии территории и строения, сданные в аренду, и кому.